Жемчужина Карелии. Город Кондопога.

 

На Пор-порог и Гирвас

 | Просмотров: 10 970 |

На Пор-порог и Гирвас


глава из книги "Пешком по карельским водопадам"
Автор - Н.И. Березин , 1903



Еще в Кончезере, услыхав про другие водопады на Суне, верстах в 40 выше Кивача, я решил изменить план своего путешествия. Вместо того, чтобы возвращаться теперь назад и идти потом на Олонец по большой дороге, я предложил Ивану Григорьевичу пройти на эти водопады: Пор-порог и Гирвас. Справившись по карте, мы наметили путь туда, который начинался от Викшиц, показавшихся вскоре, как только лес поредел. Распростившись со Степаном, мы свернули вправо и пошли через мелкий лес по топкому побережью Перт-озера. Несмотря на жару, на боль в ногах и груз, резавший плечи, мы довольно бодро продвигались вперед, не предчувствуя того, что нас ожидало в этом переходе. Увы, не такими вышли мы из этого проклятого леса, какими вошли. И зачем не стояло при входе в него надписи, какие, по словам сказок, красовались когда-то на перекрестках дорог! Если б моя воля, я написал бы на столбе при этой дороге: "кто войдет в этот лес, будет съеден комарами!" Действительно, это было что-то ужасное, какой-то кошмар, ад без горючих огней и котлов, но с мириадами маленьких бесенят, от которых не было спасения. Тучи их, заслыша человечий запах, вылетали из придорожной болотной чащи, и чем дальше мы шли, тем многочисленней становилась наша свита. Не помогало ничто: ни беспрерывное курение трубки, ни густые аршинные ветки ивняка, которые мы срывали и бешено обмахивались, словно бичующиеся монахи, с тем, чтобы спустя четверть часа бросить их обтрепанными, поломанными, без листьев. Не знаю, сколько сотен наших мучителей нашло себе смерть на поле брани, но полчище их не убывало. Чуя близкий и вкусный запах тела, раздражаемые махалкой, они теряли всякую осторожность и с каким-то каннибальским воем садились на все обнаженные места, забивались в уши, ноздри, подставляя свои тощие, изголодавшиеся тела под роковые удары. Я не говорю про зуд, производимый ядовитыми укусами, - гораздо хуже было моральное действие этой волчьей стаи. Пение их, перешедшее вскоре в какой-то подавленный вой или стон, так раздражало нас, что мы пришли в странное, болезненно-нервное состояние. Единственное спасение заключалось в быстром движении, в бегстве, потому что тогда жадная стая , отставая, вилась сзади, наседая больше на спину и шею, которые мы прикрыли платками. Всякая остановка, например, для смены ноши, доводила нас до бешенства: попробуйте снимать мешок или ружье, затягивать ремень или что другое, когда десятки жал вонзаются в кожу, на которой вы ощущаете сотни комариных ног. Мы топотали ногами, бешено махали руками, мотали головой и, наблюдая нас, посторонний зритель мог бы подумать, что видит двух одержимых падучей больных. Не чувствуя усталости и боли в ногах, мы почти бежали эти проклятые 13 верст, с жадной тоской поглядывая на медленно убавляющиеся цифры верстовых столбов. Но почему же, спросит читатель, не воспользовались мы нашей марлей? В том-то и дело, что мысль об остановке и возне с ней (надо же было разрезать ее и приладить к фуражке) пронизывала нас ужасом, и мы бежали как угорелые, пока не выбежали к мосту на реке. Это была та же быстрая, говорливая Суна.
- Как хотите, Иван Григорьич, а я сейчас брошусь в воду!
- Лучше бы нам дойти до Шушков, всего верста осталась.
- Нет, нет! Я не вынесу этой муки, хоть бы только на версту. Идемте!
Мы спустились к низкому, усыпанному остроконечной галькой берегу, быстро развели дымный костер и сразу почувствовали облегчение. Повесить на огонек чайник, раздеться и влезть по самые уши в воду было делом нескольких минут. Какое наслаждение чувствовать, как холодная струя потока омывает потное, грязное, искусанное комарами тело! Одна беда - дно реки усеяно острым камнем, и наши израненные ноги, попадая на острые грани и ребра их, отказываются поддерживать тело. В то же время надо быть осторожным: Суна несется здесь стремительно по камням и пенится на множестве порогов; вся поверхность реки в ямах и буграх, только выйди из заводи, и поминай как звали. Там уж не выплывешь, там пойдет бить о камни, пока не изуродует, и поплывет мертвое тело к Кивачу, который растерзает его на своих зубчатых утесах. Долго стоим мы по плечи в воде, обливая вспухшую шею и лицо холодной водой, макая и держа в ней покрытые волдырями руки.

На Пор-порог и Гирвас


Пока мы купались, чайник вскипел. Только что мы принялись за чай, как с берега спустился высокий молодой карел. Это был красивый брюнет с карими глазами, выражение которых заставляло думать, что он размышлял, какую пользу можно извлечь из нас. На нем был домотканой холстины пиджак и такие же штаны. Не говоря ни слова он присел к огню и, поглядывая на нас, спросил:
- Куда идете?
- На Пор-порог и Гирвас.
- Лошадей не возьмете ли, недорого возьму!
Мы не обладали средствами для найми лошадей и лодок и вообще даже не желали путешествовать таким способом, но, чтобы отвязаться от него, спросили, что он возьмет.
Оказалось дорого.
- Нет, не возьмем!
Карел посидел, помолчал, и затем со свойственным финнам упорством начал снова предлагать лошадей.
- Нет, не возьмем!
Он продолжал сидеть все время, пока мы пили чай, испытующе рассматривая нас холодным и, как мне казалось, злым взглядом, а потом вместе с нами пошел в деревню Шушки.
Мы перешли мост через Суну, которая вытекает здесь из Сунского озера, представляющего узкую полосу воды, как бы расширение реки, и минут через 20 достигли Шушков, где завернули в избу карела, новую желтую избу. Там в тускло освещенной зарей комнате, за столом посередине, сидело за ужином все семейство: старик карел, несколько старых и молодых баб, возле в люльке пищал грудной ребенок. В душном жарком воздухе пахло рыбой и крестьянской одеждой. Грязными заскорузлыми руками карелы брали из общей тарелки мелкую вареную рыбу и заедали ее черным хлебом. Конечно пригласили и нас, но эта снедь не нравилась нам, и мы спросили молока. Здесь, в душной жаре, в тусклом свете мерцавшей в грязные окна зари, мне ярко представилось, до чего жалка жизнь этих несчастных людей. Мы, пришельцы из другого мира, в головах которых совмещаются разнообразные знания обо всем на свете, копошатся идеи, и мысль широко охватывает и проникает во все, доступное восприятию, мы пришли, скользнем сквозь их убогую жизнь и снова уйдем в другую, в яркую и богатую событиями, а они, полудикари, с тесным кругом представлений, навсегда останутся здесь на берегу пустынного озера и до смерти будут созерцать сквозь пыльные оконца лесную глушь, синеющий за озером берег, будут есть все ту же мелкую рыбу и работать до изнурения только затем, чтобы иметь это сосновое жилье, черный хлеб, спать вповалку на полу на овчинах и щеголять в сарафане из дешевого красного кумача. И мне казалось, что скудный ужин их не есть отдых после дневных трудов, когда истомленное тело с довольством и радостью набирается новых сил, и уже тянет к покою или веселой болтовне, а продолжение, нудное продолжение все той же бесконечной работы.
Ребенок, сучивший в люльке задранными кверху ножками, запищал, должно быть от комаров, и молодая мать, присев к нему, спустила ему в рот налитую молоком грудь, которую он принялся сосать, скосив глаза на нас.
Ночь уже наступила, белая северная ночь, карелы, икая, поднялись из-за стола и готовились лечь спать. Мы, осушив две крынки молока, принялись за дело, а именно: вынули марлю, нитки и иголку и, присев у окошка, принялись мастерить вуали от комаров, болтая с хозяевами о том, о сем. Вуали навязывались на фуражки и охватывали не только голову, но спускались по плечам до пояса, так что под них можно было прятать и руки. Когда мы одели под фуражки платки, подняли воротники курток и повязали на головы вуали, то превратились в довольно курьезные фигуры. В таком, несколько маскарадном костюме поплелись мы в путь-дорогу по пустынной деревне мимо громадных, поразительных по своей высоте риг и изб. Некоторые из них были в три этажа и еще несли вышку. Видно, чего другого, а уж лесу тут много, и его не жалеют. Эти ночные выходы в неизвестную даль, неспешная ходьба с перевальцей мимо заснувших росистых полей, сквозь безмолвные лесные дебри составляли новый поэтический момент в нашем странствии. Скоро вокруг нас собираются "поюще, вопиюще и глаголюще" воздушные стаи комаров. Но теперь, шалишь, брат! Вой сколько угодно, садись, вонзай жало куда хочешь - мы прикрыты непроницаемой броней. И все-таки время от времени какие-нибудь пролазы из комариного рода неведомыми путями пробирались под сетку; смущенные черной стеной, отделявшей их от воздушного простора, они начинали метаться с жалобным писком и падали легкой жертвой наших не знавших пощады рук. Но несмотря на почти полную безопасность от них, этот неумолчный сдавленный монотонный вой расстраивал наши нервы, кроме того под сеткой было душно, а теплые куртки и платки на головах вызывали обильный пот.
Путь наш лежит по берегу озера к другому его концу, где стоит карельская деревня Усть-Суна. Дорога вьется по лесу, и по сторонам ее попадаются порою расчищенные поляны. На одних из них на черной от мелкого угля земле лежат рядами тела срубленных лесных великанов, без сучьев и корней. На других такими же рядами повален молодой березняк, подсеченный под самый корень, и белые стволы березок мерцают сквозь желто-бурую массу высохшей листвы. Это крестьянские подсеки, т. е. пашни, удобряемые не навозом, а золой сожженных деревьев. Несколько таких полян встретилось на нашем пути, указывая на близость деревни. Действительно, вскоре показались огороженные каменными завалами поля и какие-то постройки, но на деле до деревни было еще далеко. С нетерпением шагали мы вдоль нескончаемых булыжных загородей, следуя всем изгибам дороги и ожидая увидеть деревню за каждым из них, но надежда много раз обманывала нас, и прошло более часа прежде, чем мы увидели вдали в утреннем тумане церковь и высокие избы Усть-Суны. Мы пришли туда на заре и остановились в большой и чистой карельской избе. Дома была одна старуха, которая немедленно вздула самовар, а после чаю отвела нас в обширный сарай позади сеней, где приготовила на полу постели.
Как описать уютный вид этого сарая? В многочисленные щели в стенах и крыше в него сочился свет солнечного утра. В этом светлом полумраке отчетливо рисовались разнообразные предметы: снопы соломы, сани с поднятыми оглоблями, какие-то кадки, рухлядь, конская сбруя по стенам. Было светло, но и темно, тепло, но и прохладно, и вместе со светом и воздухом приносились и замирали в нем звуки просыпающейся жизни: внизу под нами жевали лошади, и ходил по шелестевшей соломе теленок, издали с улицы доносилось мычание коров, кудахтанье кур и человечьи голоса. Едва мы улеглись, как по лестнице, звучно стуча лапами, поднялась курица, которая, посмотрев на нас, подумала несколько минут и принялась недовольно кудахтать во всю глотку. Я уже подумывал встать и попросить ее об выходе, как дверь тихо отворилась, и показалась наша старуха. Тихо переступая босыми ногами, она зашла в тыл курице и осторожно вытеснила ее в дверь, стараясь не разбудить нас. Удивительная деликатность! Сколько такого простого естественного внимания встречали мы в народной среде этого глухого края!
Мы проснулись около полудня и застали в избе многочисленное общество: тут был хозяин - пожилой карел в белой рубахе и штанах о босу ногу, маленький мальчик его сын, девушка в ситцевом платье и башмаках, за столом сидело и обедало четверо дюжих карела, - это были рабочие, отправлявшиеся на Пор-порог и Гирвас искать работы. Снова появился самовар и неизбежная яичница, которую на сей раз стряпал сам хозяин на лучинах.
Я занялся фотографированием внутренности избы и, заметив, что мальчик робко жался от нас в сторону, стал подзывать его, общаясь показать аппарат. Против ожидания мальчик заробел еще сильнее.
- Подь к барину, он тебя не укусит, - ободрял отец.
- Поди, посмотри какая штука, вот стеклышко, которым сымают на картинку.
Мальчик заплакал, но подошел, наклонился и… поцеловал мой кодак, а затем и мою руку! Эдакого пассажа я никак не ожидал.
Очевидно, он принял его за икону или за нечто другое священное, потому что после поцелуя еще перекрестился.
Через час, оставив у хозяев тяжелый багаж, мы тронулись налегке в палящий зной на Пор-порог. Дорога вилась по высокому песчаному нагорью через высокоствольный сильно порубленный сосновый лес.
Слева в глубоком русле, с крутыми песчаными берегами сверкала на солнце спокойная Суна. Пор-порог лежал верстах в шести выше. Вскоре мы нагнали наших карел и шли с ними, болтая о разных разностях: чьи гонки, много ли рабочих, какая работа, сколько платят за работу и т. п. Они рассказали нам, какой опасности подвергаются часто рабочие при спуске бревен по порогу.
- Намедни потонул питерский приказчик.
- Как потонул?
- Так, приехал в деревню погостить. Стал на пороге спускаться в лодке с женой, да с рабочими, а плавать умел не горазд. Лодку закрутило, вывалились они, бабу вытащили, а он потоп. Что плачу-то было! Приехал погостить, а вона какая штука вышла. Много тут нашего брату тонет. Кажинный год.
- Прежде-то потонет, с тем и ладно, а ноне штраховку выдают.
- Кто же страхует? Сами себя или хозяин?
- Хозяев обязали.
По дороге стали попадаться группы рабочих с шестами, шедшие с гонок.
- Много ли народу? - спрашивают наши карелы.
- Много, хучь отбавляй! - кричат те.
- Плохо ваше дело, не возьмут вас, - говорим мы карелам.
- Точно, что плохо; который день ходим, нигде не требуется. В подбегалы, и то не берут.
- В какие подбегалы?
Подбегалами, оказывается, называют здесь на лесных гонках рабочих, которые занимаются отпихиваньем прибиваемых к берегу бревен, а также трактирных лакеев, половых. Работа подбегалы самая простая, зато и дешевая, за нее платят 40-50 к. в день, тогда как умелые рабочие получают 1 р. и 1 р. 20 к.
Вот наконец дорога поворачивает влево и спускается вниз. Издали слышен рокот воды на порогах. Мы спускаемся вниз и вскоре уже стоим на каменном утесе той щели, сквозь которую с грохотом и пеной валится вода.
Пор-Порог совсем не то, что Кивач. Широкая спокойная Суна плавно подходит к месту, где течение ее перегорожено грядою каменных утесов, между которыми вода скачет, образуя яростно хлещущие каскады. Водопады и пороги растянулись, по крайней мере, на ? версты, и я насчитал около 6 больших каскадов.
Прорвавшись через первую преграду двумя могучими каскадами, вода как бы отдыхает в двух больших заводях, сплошь усеянных сплавленными бревнами - хоть ид по ним.С того берега широкой Суны отвалила лодка. Она забрала нас вместе с рабочими и доставила на ту сторону, осторожно двигаясь саженях в 50 от ревущих водопадов. Широкая просека, проложенная через низкий ольшаник, вела вдоль берега к месту, где кончались пороги. Поперек ее были уложены короткие тонкие бревнышки, по которым переволакивают в обход порогов лодки - это был "волок", вероятно ни на волос не отличавшийся от тех, по каким волочили свои ладьи из рек в реки древние варяги и новгородцы. Свернув с него влево, мы выбрались, прыгая по гладким скалам, на утес, торчавший почти среди главного водопада, и остановились на нем, любуясь кипящей стихией.
Кругом, по утесам торчали навороченные в хаотическом беспорядке грубы бревен, и через них, как сквозь решето, журча, лилась вода, примешивая свою воркотню к грохоту каскада. Столбы водной пыли неслись в воздух и мочили черные скалы и желтые облупленные бревна. Ничего похожего, а все-таки казалось, что каскад - могучий седой богатырь - старик с дыбом поднятыми волосами, в порывах нечеловеческой злобы, яростно рвет и мечет, гудит и бурлит, брызгая слюной и пеной. Очарование этой бешено дикой картины было таково, что мы и карелы долго стояли молча, пожирая зрелище глазами и думая каждый свою думу.
Вернувшись тем же путем назад, мы простились с карелами и пошли на Гирвас, до которого оставалось 3 версты. Дорога идет лесом по высокому песчаному плоскогорью, в котором Суна промыла себе глубокую долину. Гирвас мы увидели с этого обрыва. Внизу под ногами лежала волнистая, сглаженная водой скалистая площадь, во впадинах которой прихотливо сверкали лужи воды. Вдоль нее, прижимаясь к правому берегу, пенилась по порогам Суна, падая по ним двумя водопадами со скалистым островом между.
[Название Гирвас происходит от карельского слова Hirwe, что значит "лось". По преданию возле водопада был убит лось, должно быть, при каких-нибудь особых обстоятельствах. Слово Пор (Por) значит по-карельски "щелок", но не знаю, что под этим подразумевали сообщившие нам это карелы - щель или щелок]
На Гирвасе царило необыкновенное оживление: большая артель карел с разными десятскими и приказчиками во главе спускала бревна, разбирая длинные плоты, причаленные к низкому берегу. На помятой траве его среди обдерганных кустов горели костры, и громадные закопченные котлы над ними испускали клубы дыма. Возле громоздились доморощенные повара, перекидываясь с толпившимися и шнырявшими мимо карелами шутками-прибаутками. Под парусинными навесами и возле лежали сваленные в груды какие-то ящики, тюки, бочки, оленьи меха и рога, разная рухлядь и домашний скарб и в том числе дрянная винтовка с самодельным ложем, вокруг которой, поочередно вертя ее в руках, взвешивая, прицеливаясь, стояли любители охотничьего спорта. Какие-то бабы в платках и тулупах сидели на клади в позе безнадежного ожидания, равнодушно поглядывая на сумятицу, а солидный бородатый мужчина в шляпе с полями, парусинном пиджаке и сапогах бутылками распоряжался переноской вещей. Говор, крики и ругань, стук топора и багров о дерево мешались с ревом каскада; люди копошились, ходили, вереницами тянули бревна, а рядом зеркальная Суна, и темный лес за ней стоял недвижно, подернутый прохладой и легким сумраком наступавшего вечера.
Наше появление произвело настоящую сенсацию. С баграми и шестами столпились кругом нас дюжие карелы, вытягивали шеи, глазели и, притихнув, закидывали вопросами.
- Чаво? Откудова? Питерские?
- Слышь, Серега, снимать будут!
С плотов, властно покрикивая, с болтающейся цепочкой на шведской куртке шел высокий приказчик карел с шестом в руке. Но. приблизившись, и он, вместо того, чтобы разогнать "лодырей", пролез вперед и, услыхав, что предстоит фотографическая съемка, мигом стал распоряжаться в этом смысле.
- Становись, ребята, в ряд! Лезь на изгородь! Сгрудься!
И сам стал впереди, по-солдатски приставив шест к ноге, точно ружье, а дюжай команда его стала в разнообразные позы, каждый соответственно своему характеру - кто с видом важности, кто молодцевато, а иной смешливый с трудом сжимал губы, чтобы не прыснуть со смеху.
- Смир-на! - крикнул командир.
- Готово! - кивнул я ему.
Большинство кинулось ко мне, воображая, очевидно, что я сейчас же выну из черного ящичка и покажу им их физиономии, но узнав, что дело не так просто, карелы разочарованно отходил прочь.
Скоро приказчик разогнал публику, а мы, не спеша, разделись и полезли с бревен купаться. Саженях в 50 от нас ниже по течению тихая вода Суны упиралась в низкие утесы; сморщив свою гладкую поверхность в правильные ряды морщин, словно раздумывая о чем-то перед решительным шагом, река сразу срывалась двумя каскадами вниз и из ленивой влаги превращалась в буйно-бешеную стремнину. Но здесь течение ее было тихо. Я осторожно плыл поперек, ежеминутно ожидая наткнуться на струю течения.
Но ее не было, и я смело пустился к тому берегу. Суна здесь раза в три шире Фонтанки. Оглянулся и вижу: Иван Григорьич плывет следом. Я не знал, как он плавает и, признаться, с тревогой поглядывал, не слабеет ли он в борьбе с течением. Но нет: плывет исправно. Посидев на камешке и отдохнув слегка, мы пустились обратно и благополучно выбрались на скользкие и вертящиеся под руками бревна разобранного плота. Работавшие на них карелы, увидя, что мы переплываем сей их Геллеспонт, бросили работу и безмолвно следили за нашими эволюциями, не выражая ни одобрения, ни порицания.
- Дай ты мне сичас 100 рублей, не поплыву! - сказал, наконец, один из них.
- Отчего?
Мужик молчал.
- Не поплывешь, коли плавать не умеешь, замечает Иван Григорьич.
- Чево плавать? Плавать умею, не горазд, а умею.
- Умеешь! - вставляет другой. - У нас, барин, эвона сколько рабочих, а, почитай, и половина плавать не может. Кажинный год на Гирвасе народ тонет. Намедни питерский приказчик потоп.
- Как же, слышали. А что за изба на плоту стоит? - спрашиваю я, заметив на дальнем плоту бревенчатое сооружение.
- Архангелогоры на низ едут, переселяются. Со всем, значит, имуществом, и товар везут. Плот ихний здеся разберут, сплавят, а прочее што кругом порога обнесут, тамо опять соберут. Так и едут.
- Но, вы, чешись! - кричит приказчик, и карелы, взявшись за шесты, вяло начали перебирать и вытягивать бревна, спуская их в порог, где вода подхватывала их и либо уносила дальше, либо швыряла на скалы в кучи уже раньше нагроможденных бревен.
Возле костров кипело веселье. Долговязый молодой карел, очевидно, шут и арлекин артели, юлил и приставал ко всем, отпуская доморощенные остроты. Остроты были глупые, но из парня так и прыскало весельем, а глядя на него шевелились живее и прочие.
Хо, хо, хо! - неслось то из одной, то из другой кучки, и похоже было, что здесь не столько работают, сколько веселятся, и ничего не мог поделать с этим важничавший приказчик, тщетно кричавший на расходившуюся публику.
В заключение веселый парень пустился плясать "по-французски", как он заявил зрителям, да в таком виде и попал в мой аппарат.
Карелы приглашали нас остаться до завтра, обещая интересное зрелище: они готовились перекинуть через водопад люльку, нечто вроде висячего балкона, с какого петербургские маляры красят дома. Дело в том, что бревна, которые водопад наворочал грудой на скалистый островок посреди его, невозможно спихнуть оттуда иначе, как с такой люльки, которая низко висит над самым каскадом на протянутом с берега до берега канате. Рабочие, засевшие в нее, качаясь над ревущим водопадом, стаскивают баграми застрявшие бревна и пускают их дальше. Рабочим налаживание люльки представляется делом настолько сложным и умственным, что они взирают на это свое сооружение с некоторым почтением. Еще в недавние времена это изобретение было здесь неизвестно. Рабочие просто забирались на островок и работали там, стоя на скользком камне, обдаваемые облаками водной пыли, среди оглушительного грохота валившихся мимо груд вспененной влаги. Говорят, много их срывалось тогда и тонуло в водопаде.
Бревна, которые они сплавляли, принадлежали известным петербургским лесопромышленникам Громовым. За этой партией следовали плоты другого лесопромышленника, ожидавшие очереди выше по Суне. Пройдя все пороги по Суне, бревна приплывают в Петрозаводск, где их распиливают на брусья и доски, грузят на баржи и отправляют в Петербург.
Как ни интересно было взглянуть на любопытное зрелище, однако, мы не могли терять из-за него лишний день и потому, сняв еще нескольких типичных карелов и даже целые группы их, мы распростились с ними и с наступлением ночи поплелись назад.
Чуден и дик был вид Гирваса, когда мы взглянули на него в последний раз с высокого обрыва: широкая, серебристая полоса пены мерцала среди подступавшего к ней вплотную темного леса, и все покрывал собой купол неба, озаренный последним красным светом зари.
В Усть-Суну мы пришли в час ночи. В темной избе не спал один хозяин. Он сидел у окна и при слабом свете белой ночи привычною рукою плел тонкую рыболовную сеть. Мы забрали свои пожитки, завесились от комаров и, распрощавшись с гостеприимным карелом, пошли своим путем-дорогой. И вот опять в тишине ночи раздается одинокий стук наших ног, тонким голосом поют комары, и дикий лес безмолвно стоит по сторонам дороги.
На заре мы были в Шушках. Деревня уже проснулась: из низких труб там и сям вился дымок, по улице с громким мычаньем шли коровы, и кое-где в темном отверстии раскрытой двери виднелся красный сарафан хозяйки. А из-за озера сквозь мягкий туман мелодично неслась свирель пастуха. Где-нибудь там в росистом лесу, приложив к губам изогнутую буквой "о" берестяную трубу, одетый в сермяжные лохмотья мальчик-пастух встречал этими звуками утро, а серый волк, косясь на стадо и высунув длинный красный язык, уходил сквозь тощий кустарник подальше, поджимая по косматое брюхо пушистый хвост.
Мы завернули в бедную карельскую избу. Молодая, высокая с истомленным лицом карелка месила у окна тесто, приготовляясь печь хлебы. Видно, ей не в привычку были гости, и она с какой-то ласковой робостью принялась ставить самовар, изредка задавая нам вопросы вроде того, сколько лет нам, женаты ли мы и откуда взялись. Очевидно, новые комбинации мысли давались ей туго, и она долго молчала, прежде чем задавала новый назревший вопрос.
- Вот что, тетка, сахар у нас весь вышел, нет ли у тебя?
- Нету, мы чаю не пьем.
- Поищи на деревне.
- Не знаю, есть ли.
Она ушла и вернулась через четверть часа с небольшим куском сахару, который трудно было принять за это вещество - серый, с гладкими лоснившимися краями, отполированный бесчисленным числом вертевших его грязных рук, он походил на кусок грязного сала. Видно, в Шушках карелы не баловали себя чаем, и этот сахар хранился для случая в какой-нибудь зажиточной семье. Мы поскоблили его и раскололи на куски.
После чаю Иван Григорьич ушел спать, а я остался посидеть, - любопытно было взглянуть, как и что стряпают карелки. Засучив рукава, хозяйка сперва помесила в кадушке рыжее ржаное тесто, изредка задавая мне вопросы:
- Женат?
- Нет, - отнекиваюсь я, чтобы избежать дальнейших расспросов на эту тему.
- Не женат?
- Нет.
- Стало быть хозяйки нет?
- Нет.
Баба не могла постигнуть, как может быть неженат человек средних лет.
- Что делаешь?
- Служу.
- В казне?
- В казне.
Опять долгое размышление, только слышно чмоканье полужидкого теста. Возле на столе лежало решето, сквозь которое карелка просеивала муку, прежде чем валить ее в кадушку, а на низкой скамеечке стояло деревянное корытце с пшенной уже успевшей высохнуть кашей, и другое с мелкой, кое-как вычищенной рыбой.
Приготовив квашню, баба начала лепить "кокачи". Скруглив комок теста, она разбивала его в лепешку, насыпала в середку сухой каши или клала несколько рыбок и затем защипывала в длинный пирожок. Из оставшегося теста она накатала несколько хлебов, присыпая мукой и стараясь придать им красивый круглый вид.
В углу избы в русской печи трещал огонь. Она дала догореть хворосту, тщательно сгребла уголья, смела крылом золу и, помазав "кокачи" каким-то суслом, посадила всю стряпню в печь, прикрыв отверстие ее заслонкой. Грязно и противно было тесто, каша и рыба, но готовила карелка удивительно чисто: она то и дело подходила к рукомойнику в углу и мыла руки над большим ушатом.
Через четверть часа "кокачи" были готовы. Баба вытащила их и, выбрав какой получше, подала мне.
- На, покушай горяченького пирожка.
Как описать ее изумление, когда я отказался.
- Спасибо, тетка, сыт!
- Покушай, это кокач!
- Спасибо, сыт!
- Покушай!
Мне было крайне неловко отказываться от угощенья таким блюдом, которое занимало в карельском праздничном меню, может быть, первое место, но в моей памяти свежо было еще впечатление от обеда в доме "знаменитого охотника на медведей".
Чтобы утешить хозяйку, я предложил ей сняться на фотографию. Карелка сперва испугалась.
- Ой, худо буде!
- Ничего не будет, становись у печки.
- А пришлешь карточку?
- Пришлю.
- Аль обманешь, не пришлешь?
- Пришлю, пришлю.
- Не обманешь?
- Нет, зачем обманывать, пришлю.
- Пришли.
Совершенный ребенок была эта карелка с робким взором, с изнуренным от работы и плохой пищи лицом, говорившая звучно-мягкой олонецкой речью, лившейся певучим речитативом.
Мы проснулись в полдень и закусили чем Бог послал, потом искупались в озере, после чего, захватив винтовку, я поехал к устью Суны поискать уток. Утки были, но близко не подпускали, пока я не наткнулся на утку с утятами. Гнусная это была охота, но расскажу о ней в поучение другим.
Маленькие пушистые птички, попискивая, весело плыли за маткой. После первого выстрела утка отлетела подальше и стала подзывать деток, которые, распустив крылышки, побежали к ней по воде. Я взялся за весла и стал нагонять их. Снова выстрел, и снова утка перелетела поодаль.
Это повторялось несколько раз. Волны стремительной реки колыхали лодку и не давали целиться. Надо было уважить самоотвержение матери, упорно не покидавшей своих детей в виду явной опасности, но охотничий инстинкт слишком разгорелся во мне. Если б я стрелял не пульками, а дробью, утка не ушла бы целой из этой борьбы, но на ее счастье расстояние и, главное, колыханье лодки не давали мне возможность целиться метко. Таким образом, уходя от меня, утиная семья выбралась в озеро. Здесь не было камышей и островков, в которых можно было бы укрыться, и сообразительная утка прибегла к новому способу защиты: она поминутно взлетала, на мгновенье садилась в воду, сейчас же снова вспархивала, низко летя над водой и уводя утят дальше в озеро, где рябившая вода скрывала их в пестрой сети черных пятен и ярких бликов. Я со своей стороны стрелял все хуже и хуже: руки дрожали от волнения. Наконец мне стало стыдно за эту травлю бедной птицы и, бросив ружье, я поплыл восвояси, благодаря судьбу за свою неудачу и радуясь за утку.
В избе пили чай. Вернулся хозяин - низенький карел с корявым лицом, а рядом с ним сидел бородатый лысый карел с веселыми лучистыми глазами.
- Эко дело, - горевал хозяин, - подохнет теперь, ничего не поделаешь!
- Може поправится! - утешал его другой.
- Что это? - спрашиваю.
- Жеребенка волк порезал, эвося как укусил, палец в рану влезает! - сказал хозяин, показывая на кривом указательном пальце своем глубину раны.
- Чуть ногу вовсе не оторвал!
- Да, теперь по жаркому времени пойдет гнить, не залечишь! - заметил лысый карел. - Этот зверь свое дело знает… затрется в стадо, коли кони не заметят, поминай как звали жеребенка. Зубья у него здоровые, как хватит, сразу заднюю ногу вырвет. Хорошо, ноне кони близко были. Они его передней ногой по лбу норовят, так уж знает, к жеребцу близко не подходить. А то уши повесит, заковыляет, што твоя овца, не то што пастух, - собаки не приметят; в стадо влезет, так, верите слову, барин, сколько хочет, столько и режет. Тфу, пакостник!
У нас имелась карболка. Отлили мы немного, разбавили водой и объяснили хозяину, как примачивать рану, а сами стали собираться в путь. И пришлось бы нам отдать себя вновь на съедение комарам, если бы не подвернулся обратный ямщик, который за полтину в полчаса докатил нас до Викшиц. Мы ехали и злорадно смеялись над комарами, которые делали тщетные попытки лететь вдогонку за нами. Зато кругом нас со зловещим гудением носилась туча оводов, такая густая, что от нее ложилась тень на песок дороги. Бедные лошади жестоко страдали от гнусных насекомых, которые кучками в 10-15 штук жадно копошились на раскусанных местах. Всю дорогу мы успешно ловили их на лету горстью и кидали раздавленные жертвы на дно телеги, а все-таки их не убавилось.
С Викшиц мы шли всю ночь на Кончезерский завод. Посреди дороги сделали привал, развели дымный огонек и попили чаю. Во тьме к нам приблизилась маленькая шаршавая лошадка, волочившая обороченную зубьями вверх борону, а с нею бедная старуха и мальчик, одетые в жалкие отрепья, закутанные в старые платки для защиты от комаров. Войдя в струю дыма, лошадь стала: видно и ее жестоко донимали эти мучители, и она была рада отстояться в дыму. Стала и баба с мальчиком. Завязался разговор, и в бесхитростных речах бабы обнажилась такая ужасающая, безвыходная бедность, что вчуже было жалко. Мальчик, лет восьми, единственный "мужик" в семье и будущий работник, стоял и слушал, обмахивая лошадку веткой. Бедный, он уже убивался на работе, как взрослый, не знал никаких радостей, ни удовольствий. Нужда, одна безысходная нужда!
Перед рассветом мы подходили к Кончезеру, вяло передвигая усталые ноги.
- Волк! - крикнул Иван Григорьич.
Через дорогу, оглядываясь на нас, бежал серый зверь, мягко перебирая длинными ногами.
Увы! Ружье висело в чехле за плечом, А то с каким удовольствием пустили бы мы вдогонку этому бичу крестьянских стад маленький кусочек свинцу. Но мгновенье, и волк исчез в мелком ельнике. Мы легли под кустиком, авось, дескать, он вернется назад. Да куда!
- Как же, так и дождетесь его! - трунил Иван Григорьич. - Он теперь уже за версту, а завтрашний день будет где-нибудь верст за 15-20 отсюда. Он тоже хитер, в одном месте долго не околачивается, напакостил - и в сторону, подальше.
Кончезеро спало мирным сном в ранних сумерках занимавшегося утра. Даже петухи не пели, и только в черном отверстии двери завода сверкал огонь, и были видны какие-то белые фигуры. Мы пошли туда через площадь мимо разбросанных всюду больших каменных глыб, заготовленных точно для постройки.

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас



Действительно, на заводе копошились люди.
Это была чугуноплавильная домна, устроенная по старому образцу. Взобравшись на край плотины, мы вошли по широкому деревянному помосту в верхний этаж ее. Домна представляет громадный каменный колодец, внутри кирпичного здания, суживающийся книзу. В верхнее отверстие ее беспрерывно валят попеременные пласты угля и руды в смеси с некоторыми породами, облегчающими выплавку чугуна, а внизу в суженный конец ее вставлены трубы, через которые громадные мехи вдувают непрерывную струю воздуха в таком количестве, чтобы уголь горел, отнимая у руды кислород и обращая ее в жидкий расплавленный чугун. Чугун стекает в самый низ домны, а над ним собирается слой шлака, расплавленной жидкой породы, представляющей остаток от производства. У дна домны сделаны две дверцы с подъемными затворами. Через одну спускают ненужный шлак, который застывает в полупрозрачное зеленовато-бурое стекло, а через другую выпускают жидкий чугун, который течет по устроенной для него песчаной дорожке в выдавленные в песке формы, где и застывает в виде полукруглых в обхвате болванок, длиною в аршин с лишним.
Наверху в башне при тусклом свете, пробиравшемся вместе с утренним ветерком в отверстия узких окон вроде бойниц, копошились рабочие. Они отвешивали на больших весах порции руды, примешиваемой породы или шлака и угля и валили их в круглое отверстие домны, открывавшееся между четырьмя толстыми колоннами. Домна была доверху наполнена смесью, и сквозь черно-серую груду угля и бурой руды бесчисленными струйками выползал и вился вверх сизый дымок. Где-то внизу гудел вдуваемый в домну воздух, и было чадно, и пахло дымом.
Отсюда мы спустились вниз по темной лестнице и попали в нижний коридор, обвивавший домну вокруг. Тут вдоль стены тянулась громадная труба, уходившая заостренным концом в отверстие стены домны. Через нее с шумом струился воздух.
- И куда это дует, не могу понять! - говорил какой-то человек в форменной фуражке неизвестного, вернее неуместного ведомства, совершенно не соответствовавшей его мужицкому платью и прическе.
- Должно быть в Америку! - добавил он намеренно громко, по-видимому желая показать нам своей "Америкой", что и он не чужд некоторого просвещения.
- Эй, Вшивков, куда это дует? Не в Америку ли? Я говорю, в Америку!
Очевидно, не весь вдуваемый трубой воздух попадал в домну, а уходил еще куда-то в сторону, в "Америку", как думал человек в форменной фуражке неизвестного ведомства.

Из этого коридора мы попали в отделение, где двигались колеса, раздувавшие мехи. Их приводила в движение вода, лившаяся из Пертозера в Конче-озеро, ворочая колеса наподобие тех, какие бывают у водяной мельницы. Отсюда мы выбрались на вольный воздух и, обогнув домну, направились к большим воротам, открывавшимся в темную закопченную залу ил сарай. Этот каменный сарай был пристроен к домне, на полу его, в слое песка, были сделаны формы для жидкого чугуна. Здесь два высоких худых рабочих занимались своим делом: готовили формы и отгребали застывший шлак в ожидании момента, когда надлежало выпускать чугун и спускать шлак. Они были одеты в серые холщовые рубахи, такие же короткие порты, на ногах до колена были натянуты грубые белые шерстяные чулки, а вместо сапог они шлепали в кожаных туфлях с толстой деревянной подошвой. Чулки и обувь защищали ноги от сильного жара, испускаемого жидким чугуном, когда его спускают из дверец домны, и он льется по полу каменного сарая.
Домна пыхтела и гудела, наполняя жаром черный, закопченный сарай, а в раскрытые широкие ворота его лились утренний свет и прохлада. Рабочие, похожие в своих костюмах на каких-то средневековых мастеровых, медленно двигались в полумраке, изредка выходя за ворота, где присаживались на скамеечку. Очевидно, им нечего было торопиться. Мы разговорились. Вскоре к нам присоединился просвещенный в отношени Америки человек в чиновничьей фуражке, который с самого начала дал нам понять, что он не просто мужик, а "отчасти привилегированного сословия", из духовных, но дескать, превратности злой судьбы и несправедливость людей загнали его в это глухое и необразованное место. Худой высокий рабочий на длинных ногах, на которых он ходил, слегка согнув их в коленях, с бородкой клинышком, придававшей его худощавому лицу сходство со знакомым нам образом Дон-Кихота, и другой, высокий, но пошире, нахлобучивший себе порыжевшую круглую поярковую шляпу по самые брови, оказались премилыми и предобродушными старожилами Кончезера, работавшими на здешней домне чуть не с малолетства. Посасывая трубочки, они, не торопясь, сообщали нам разные сведения о заводе, о рабочих, о здешнем житье-бытье и с благодушным невниманием относились ко всем попыткам "отчасти привилегированного" человека вести разговор об "умственных" вещах. Видно было, что они сжились с этой своей старой домной, привыкли копошиться возле ее ровно гудевшей громады, удовольствием любовались в промежутки отдыха а свое живописное Кончезеро, в скромной хибарке которого, где-нибудь на краю села, протекала их мирная исполненная труда жизнь. Казалось, поэтичная природа мирила их с бедностью и убожеством жизни, никакие страсти и мелкие поползновения не волновали их души мечтами несбыточных желаний. И бранили-то они свою сторону с добродушной усмешкой, которой сквозила скорее привязанность к ней.
- Бог создал небо и землю, а черт Олонецкую губернию, - торжественно заметил "Дон-Кихот", выколачивая трубочку о край скамьи.
- Наше место такое, - добавил другой, - то скачи, куда хошь, никуда не прискачешь!
- Серость, необразованность, - вставлял ехидно "отчасти привилегированный". - Верите ли, сколько я бился со здешним народом, то есть - никакого толку!

Мы не верили, но молчали, не желая огорчать бедного неудачника.
- Пробовал я фрухты развести…
- Что же, удачно? - спрашиваем мы.
- Да-а, выросло, - говорит он неуверенно, мы поглядываем на рабочих, глазах которых играет и блестит благодушная насмешка над этими "фрухтами".
- Не поделаешь ничего с эфтим народом, не вобьешь в башку, мрак невежества, тоись ничего не понимают! - жаловалась "фуражка", меланхолически глядя в пространство.
остался у домны снимать завод и рабочих, а Иван Григорьич сделал попытку купить в лавочке сахару и хлеба. скоро фигура его в темном зипуне исчезла в ближнем переулке, о дальнейших эволюциях его можно было легко догадаться по заливистому лаю, которым его встречали и провожали где-то там дворовые псы, да по гулкому стуку, покатившемуся по мирно дремавшему Кончезеру. то Иван Григорьич колотил в двери лавочки. Долго раздавался этот стук, потом смолк, и вскоре на площади появился мой спутник, с торжеством отмахиваясь от собак связкой баранок.
Смерть не хотелось, а надо было идти дальше. На память о посещени домны я взял образчик руды, кусок стекловатого шлака, а "Дон-Кихот" отбил мне мне молотком кусочек кончезерского чугуна. О шлак я едва не порезал руки. застывшие, извилистые струи его, точно узловатые змеи, жали на песке сарая. Застывает шлак, конечно, с поверхности, потом внутри; при этом внутренняя часть, стянутая наружной коркой, получает, как в известных "батавских слезках", такое строение, что шлак от первого прикосновения трескается на части и мелкие осколки, иногда разлетается чуть не в пыль, издавая при этом металлический звон. Я неосторожно тронул такой шлак, и он, точно маленький дракон, метнул мне в руку мелкие осколочки, которые, наподобие заноз, застряли в коже.
"Привилегированный",не желая так скоро расстаться с людьми, огущими оценить его "образованность", любезно проводил нас до околицы села.
Наш путь лежал по новому направлению, потому что нам вовсе не хотелось возвращаться в Петрозаводск по старой дороге, а любопытно было свернуть сторону, в олонецкую тайгу, и посетить глухие карельские деревни.


Внимание! У Вас нет прав для просмотра скрытого текста.


На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

На Пор-порог и Гирвас

 

 


 

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.


Другие новости по теме

 


Комментарии (0)